ОДНОМЕРНОЕ МЫШЛЕНИЕ

5: Негативное мышление: побежденная логика протеста

«...То, что существует, не может быть истинным». Для наших хорошо натренированных глаз и ушей это утверждение может показаться либо легковесным и забавным, либо возмутительным, равно как и другое ему как будто противоположное: «все действительное разумно». И тем не менее, в традиции западной мысли оба в провоцирующе урезанной формулировке обна­руживают идею Разума, руководимого собственной ло­гикой. Более того, в обоих находит выражение одно и то же представление об антагонистической структуре действительности и мысли, стремящейся постичь эту действительность. Мир непосредственного опыта — мир, в котором мы приходим к сознанию своего существо­вания, должно постичь, изменить, даже ниспровергнуть для того, чтобы он явился тем, что он есть на самом деле.

В уравнении Разум ■? Истина = Действительность, объединяющем в антагонистическом единстве субъек­тивный и объективный мир, Разум является ниспровер­гающей силой, «силой негативного», которая в форме теоретического и практического Разума устанавливает истину для людей и вещей — т.е. условия, в которых те и другие становятся тем, что они суть на самом

II. Одномерное мышление

деле. Попытка продемонстрировать, что такая теоре­тическая и практическая истина — не субъективное, а объективное условие, была изначальной заботой запад­ных мыслителей и источником логики — причем не в смысле специальной дисциплины философии, но как формы мышления, предназначенной для постижения действительного как разумного.

Последняя трансмутация идеи Разума проявляется в тоталитарном универсуме индустриальной рациональ­ности. В этой и следующей главах я попытаюсь вы­делить некоторые из основных стадий развития этой идеи — процесса становления логики как логики гос­подства. Такой идеологический анализ может способ­ствовать пониманию действительного развития постоль­ку, поскольку он сосредоточен на единстве (и разде­лении) теории и практики, мышления и деятельности в историческом процессе — развертывании в. нем те­оретического и практического Разума.

Замкнутый операциональный универсум развитой ин­дустриальной цивилизации с его пугающей гармонией свободы и угнетения, производительности и деструк­ции, роста и регресса был предопределен в идее Разума как специфический исторический проект. Технологи­ческой и дотехнологической стадиям в равной степени присущи определенные основные представления о че­ловеке и природе, выражающие непрерывность запад­ной традиции. Внутри этого континуума происходит столкновение различных способов мышления, свой­ственных различным путям осмысления, организации и изменения общества и природы. Однако достижения развитой индустриальной цивилизации кладут конец

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

конфликту подрывных элементов Разума, конфликту сил негативного мышления со стабилизирующими тен­денциями сил мышления позитивного и ведут к тор­жеству одномерной действительности над всеми про­тиворечиями.

Этот конфликт восходит к самим истокам философ­ской мысли и находит яркое выражение в противо­стоянии диалектической логики Платона и формальной логики Аристотелевского Органона. Попытаемся кратко обрисовать классическую модель диалектического мыш­ления с тем, чтобы заложить основание для дальнейшего анализа контрастов индустриальной рациональности.

В классической греческой философии Разум является познавательной способностью различения истинного и ложного, поскольку истинность (и ложность) суть преж­де всего состояния Бытия, Действительности — и толь­ко поэтому свойства суждений. Истинный дискурс, ло­гика обнаруживает и выражает то, что действительно есть — в отличие от того, что кажется (действитель­ным). И именно в силу этого равенства Истины и (действительного) Бытия, Истина является ценностью, поскольку Бытие лучше Небытия. При этом последнее не просто Ничто; оно одновременно потенциальная возможность Бытия и угроза ему — разрушение. Борь­ба за истину, таким образом, является борьбой против разрушения, за «спасение» (очо^бгу) Бытия (усилие, которое само по себе может быть деструктивным, если оно направляет удар против утвердившейся действи­тельности как «неистинной»: Сократ против афинского государства). И так как борьба за истину «спасает»

П. Одномерное мышление

действительность от разрушения, человеческое сущес­твование причастно истине и связано с ней обязатель­ствами как сущностно человеческий проект. Если чело­век научился познавать действительно сугцее, он будет действовать в соответствии с истиной. Таким образом, эпистемология в себе является этикой, а этика — эпи­стемологией.

В этой концепции отразился опыт антагонистичного в себе мира — мира, зараженного желанием и отри­цанием, постоянно ощущающего угрозу разрушения, но в то же время мира, который представляет собой космос, сотворенный в соответствии с конечными причинами (final causes). В той степени, в какой антагонистичный мир направляет развитие философских категорий, фило­софия движется в расколотом (dechiremcnt ontologique)* и двухмерном универсуме. Явление и действительность (сущность), неистина и истина (и, как мы увидим, несвобода и свобода) в нем суть онтологические условия.

Это различение обусловлено не силой или слабостью абстрактного мышления, но коренится скорее в пе­реживании универсума — как в теоретическом, так и в практическом. В этом универсуме существуют формы бытия, в которых люди и вещи сохраняют свою «са­мостоятельность» и свою «самость», и формы, в кото­рых они перестают быть самими собой,— в которых природа их бытия искажается, ограничивается или от­рицается. Именно преодоление этих негативных усло­вий и составляет суть процесса бытия и мышления.

* Онтологический разрыв (фр.)

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

Философия берет начало в диалектике, и универсум ее дискурса — своего рода отклик на факты антагони­стической действительности.

Каковы же критерии различения? На каком осно­вании атрибут «истинности» приписывается одним фор­мам или условиям, а не другим? Классическая греческая философия полагается в основном на то, что позднее было определено (с некоторым оттенком пренебреже­ния) как «интуиция», то есть форма познания, в ко­торой объект мысли ясно представляется как действи­тельно существующий (в его существенных качествах) и в противоположность его случайной, конкретной си­туации. Как видим, такое понимание интуиции не слиш­ком отличается от декартовского. Это не некая таин­ственная способность ума или необыкновенное непо­средственное переживание, и она вовсе не оторвана от понятийного анализа. Скорее интуиция — это (пред­варительный) конечный пункт (terminus) такого ана­лиза — результат методического интеллектуального опо­средования. Как таковая, она является опосредованием конкретного опыта.

Иллюстрацией может служить понятие сущности че­ловека. Взятый в условиях, данных ему в его мире, человек, как кажется, обладает такими качествами и силами, которые дают ему возможность вести «благо­получную жизнь», т.е. свободную, насколько это воз­можно, от тяжелого труда, зависимости и искажающих воздействий. Достигнуть такой жизни — значит дости­гнуть «наилучшей жизни»: жить в согласии с сущно­стной природой человека.

П. Одномерное мышление

Разумеется, это тоже заявление философа, ибо имен­но философ анализирует человеческую ситуацию. Он делает опыт предметом критического суждения, содер­жащего в себе ценностное суждение — а именно то, что свобода от труда предпочтительнее труда, а разум­ная жизнь предпочтительнее неразумной. В силу исто­рических обстоятельств философия связана с этими ценностями с момента своего рождения; и для прео­доления этого союза ценностного суждения и анализа понадобилась научная мысль, ибо становилось все более очевидным, что философские ценности не являются ориентиром ни для организации общества, ни для пре­образования природы. Они неэффективны и недействи­тельны. Уже в древнегреческой концепции содержится исторический элемент — сущность человека различна у раба и свободного гражданина, у грека и варвара. Цивилизация преодолела онтологическую кристалли­зацию этого различия (по крайней мере в теории). Но это развитие все же не отменило различения между сущностной природой и случайным явлением, между истинными и ложными формами существования — при том, однако, условии, что такое различение получено в итоге логического анализа эмпирической ситуации и учи­тывает как свой потенциал, так и свою относительность.

Для Платона в его последних диалогах и для Ари­стотеля формы Бытия суть формы движения — пере­ход от потенциального к актуальному, реализация. Ко­нечное Бытие — это незавершенная реализация, под­лежащая изменению, ибо уже само рождение является порчей и пронизано негативностью. Следовательно, это не подлинная реальность — не Истина. Философский

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

поиск движется от конечного мира к конструированию реальности, которая не была бы поражена болезненным различием между потенциальным и актуальным, кото­рая преодолела бы свою негативность и явилась бы завершенной и независимой в себе — свободной.

Открытие такой реальности есть дело Логоса и Эроса. Эти два ключевых понятия обозначают две формы отрицания; эротическое, а также логическое познание преодолевают власть установившейся преходящей дей­ствительности и стремятся к несовместимой с ней ис­тине. Логос и Эрос субъективны и объективны одновре­менно: восхождение от «низших» к «высшим» формам действительности — это движение как материи, так и сознания. Согласно Аристотелю, совершенная действи­тельность, бог, притягивает мир под (cbc cpc&uevov); он есть конечная причина всего сущего. Как таковые Логос и Эрос представляют собой единство позитивного и негативного, созидания и деструкции. И в крайностях * мысли, и безумствах любви присутствует разрушитель­ный отказ от установившихся форм жизни. Силой истины происходит преобразование форм мышления и существования, сливаются Разум и Свобода.

Однако эта динамика имеет собственный присущий ей предел, поскольку антагонистический характер дей­ствительности, ее разрыв на истинные и неистинные формы существования предстают как неизменное онто­логическое условие. Имеются формы существования, которые никогда не смогут быть «истинными», по­скольку они никогда не смогут достичь, реализовав свой потенциал, покоя в радости бытия. Таким образом, в человеческой действительности всякое существование,

П. Одномерное мышление

которое растрачивает себя на обеспечение собственных предпосылок, «неистинно» и несвободно. Очевидно, что это отражает вовсе не онтологическое условие того общества, в основе которого лежит утверждение о том, что свобода несовместима с деятельностью по добы­ванию средств к существованию, что такая деятельность является «естественной» функцией определенного клас­са и что познание истины и истинное существование подразумевают свободу от самого измерения подобной деятельности в целом. Это действительно до- и анти­технологическая констелляция par excellence.

Однако истинный водораздел между дотехнологичес-кой и технологической рациональностью заключается не в противоположности общества, основанного на не­свободе, обществу, основанному на свободе. Общество все еще организовано таким образом, что добывание средств к существованию составляет каждодневное и пожизненное занятие определенных социальных клас­сов, которым вследствие этого закрыт путь к свободе и человеческому существованию. В этом смысле клас­сическое утверждение о том, что истина несовместима с порабощением социально необходимым трудом, все еще сохраняет свою значимость.

Классическая концепция подразумевает, что свобода мысли и слова должна оставаться классовой привиле­гией, пока сохраняется такое порабощение. Ибо мысль и слово исходят от мыслящего и высказывающегося субъекта, и если жизнь последнего зависит от выпол­нения налагаемой на него функции, она зависит от выполнения требований этой функции, а следовательно, от тех, кто определяет эти требования. Водораздел меж-

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

ду дотехнологическим и технологическим состоит ско­рее в способе, которым организовано подчинение сред­ствам существования — «зарабатыванию на жизнь», и в новых формах свободы и несвободы, истины и лож­ности, соответствующих этой организации.

Кто же является субъектом, постигающим онтологи­ческие условия истинности и неистинности, в класси­ческой концепции? Это мастер чистого созерцания (the-" oria) и мастер практики, направляемой с помощью the-oria, т.е. философ-политик. Разумеется, истина, которую он знает и высказывает, потенциально доступна каж­дому. Под руководством философа раб из платоновс­кого «Меноиа» способен воспринять истину геометри­ческой аксиомы, т.е. истину, недоступную для изме­нений и порчи. Но поскольку истина — это состояние Бытия, а также мышления, и поскольку последнее — это выражение и проявление первого, доступность ис­тины остается скорее возможностью, пока бытие не становится жизнью в истине и с истиной. А такая форма существования закрыта для раба — а также для всякого, кто вынужден проводить свою жизнь в добы­вании средств к существованию. Следовательно, если бы люди больше не должны были проводить свою жизнь в царстве необходимости, истина и истинно че­ловеческое существование стали бы в строгом смысле действительно универсальными. Философия усматрива­ет, что равенство принадлежит к сущности человека, но в то же время смиряется с фактическим отрицанием ра­венства Ибо в данной действительности добывание хлеба насущного остается пожизненным занятием большин­ства, и так должно быть, так как без этого невозможно

7 Одномерный человек

П. Одномерное мышление

бытие самой истины (которая есть свобода от мате­риальной необходимости).

Здесь поиск истины сдерживается и искажается ис­торическими препятствиями; общественное разделение труда получает достоинство онтологического состояния. Если истина предполагает свободу от тяжелого труда и если в социальной действительности эта свобода оста­ется прерогативой меньшинства, то такая действитель­ность допускает только приблизительную истину и толь­ко для привилегированных групп. Такое положение ве­щей противоречит всеобщему характеру истины, которая определяет и «предписывает» не только теоретическую цель, но и наилучшую жизнь для человека как человека, соответствующего своей человеческой сущности. Для философии это противоречие неразрешимо, или, вер­нее,— здесь даже не усматривается противоречия, ибо оно обусловлено структурой рабского общества, в пре­делах которого остается философия. Поэтому, будучи не в силах овладеть историей, она отворачивается от нее и бережно возносит истину над исторической дей­ствительностью. Там истина сохраняется нетронутой, но не как небесный дар, а как достижение мышления — нетронутой, потому что само ее понятие выражает по­нимание того, что те, кто тратит свою жизнь на добы­вание средств к жизни, лишены возможности вести человеческое существование.

Онтологическая концепция истины находится в цен­тре логики — логики, которая может служить моделью дотехнологическои рациональности. Это рациональность двухмерного универсума дискурса, противостоящего од­номерным формам мышления и поведения, которые

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

развиваются по мере осуществления технологического проекта.

Аристотель выделяет, используя термин «апофан-тический логос», специфический тип Логоса (речь, об­щение), который вскрывает истину и ложность и ко­торый в своем развитии определяется отличием истины от ложности (De Interpretations, 16b-—17а). Это логика суждения — суждения в эмфатическом смысле (судеб­ного) приговора: приписывание (р) — (S), поскольку и в той мере, в какой оно относится к (S) как свойство (S); или отрицание связи (р) с (S), поскольку и в той мере, в какой оно не относится к (S); и т.д. Иа этом онтологическом фундаменте аристотелевская филосо­фия устанавливает «чистые формы» всех возможных истинных (и ложных) предикаций; она становится фор­мальной логикой суждений.

Когда Гуссерль возродил идею апофантической ло­гики, он сделал упор на ее первоначальной критической направленности. И нашел он эту направленность именно в идее логики суждений — то есть в том факте, что мышление имеет дело не непосредственно с Бытием (das Seiende selbst), а скорее с «притязаниями», суж­дениями о Бытии¹. В такой ориентации на суждения Гуссерль видит ограниченность и предубеждение в от­ношении задач и объема логики.

Классическая идея логики действительно выказывает онтологическую предубежденность — структура сужде­ния указывает на разделение действительности. Дискурс

¹ Husserl, Formale und Transzendental Logik (Halle, Niemeyer, 1929), S. 42w, U5w.

T

//. Одномерное мышление

движется между переживанием Бытия и Небытия, су­щности и факта, порождения и порчи, потенциального и актуального. И хотя аристотелевский Органон аб­страгирует общие формы суждений и их (верных или неверных) связей от этого единства противоположнос­тей, важнейшие части этой формальной логики тем не менее сохраняют свою зависимость от аристотелевской метафизики¹.

До этой формализации переживание разделенного мира находит свою логику в платоновской диалектике. Здесь методически сохраняется открытость, двусмыс­ленность и неокончательная определенность терминов «Бытие», «Небытие», «Движение», «Единое и Многое», «Тождественность» и «Противоречие». Им оставлен от­крытый горизонт, целый универсум значения, который постепенно структурируется в самом процессе общения, но который никогда не получает завершения. Суждения высказываются, развиваются и испытываются в диалоге, в котором собеседник приводится к тому, чтобы усом­ниться в обычно не подвергаемом сомнению универсуме опыта и слова и войти в новое измерение дискурса — иначе говоря, он свободен и дискурс обращен к его свободе. Сам способ его действий должен вывести его за пределы данного — подобно тому, как суждение вы­водит говорящего за пределы первоначальной расста­новки терминов. Эти термины обладают множеством значений, поскольку состояния, на которые они ука­зывают, обладают множеством сторон, скрытых воз-

¹ Carl PrantI, Geschichte der Logik im Abendlande, Darmstadt 1957, Bd. I, S. 135, 211. Аргументы против такой интерпретации см. далее с. 179.

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

можностей и следствий, которые нельзя изолировать и сделать неподвижными. Их логическое развитие со­ответствует процессу развития действительности, или Sache selbst*. Законы мышления суть законы действи­тельности, вернее, они становятся законами действи­тельности, если мышление понимает истину непосред­ственного опыта как внешнее проявление иной истины, истинных Форм действительности — Идей. Таким об­разом, между диалектическим мышлением и данной действительностью существует скорее противоречие, чем соответствие; истинное суждение оценивает эту дей­ствительность не в ее собственных терминах, а в терми­нах, которые позволяют усмотреть ее ниспровержение. И именно в этом ниспровержении действительность приходит к собственной истине.

В классической логике суждение, которое составило исходное ядро диалектического мышления, было фор­мализовано в форме высказывания «S есть р». Но эта форма скорее скрывает, чем обнаруживает основопола­гающее диалектическое положение, утверждающее нега­тивный характер эмпирической действительности. Оце­ниваемые в свете своей сущности и идеи, люди и вещи существуют как иное самого себя; следовательно, мыш­ление противоречит тому, что есть (дано) и противо­поставляет свою истину истине данности. Усматрива­емая мышлением истина есть Идея. И как таковая в терминах действительности она предстает как «только» Идея, «только» сущность — т.е. как потенциальность.

* Самой вещи (нем.).

П. Одномерное мышление

Но сущностная потенциальность отличается от тех многочисленных возможностей, которые содержатся в данном универсуме дискурса и действия; она принадле­жит совершенно иному порядку. И поскольку мыслить в соответствии с истиной означает решимость существо­вать в соответствии с истиной, реализация сущностной возможности ведет к ниспровержению существующего порядка. (У Платона это ниспровержение изображается с помощью крайних понятий: смерть как начало жизни философа и насильственное освобождение из Пещеры.) Таким образом, ниспровергающий характер истины при­дает мышлению качество императивности. Централь­ную роль в логике играют суждения, которые звучат как демонстративные суждения, императивы,— преди­кат «есть» подразумевает «должно быть».

Этот основывающийся на противоречии двухмерный стиль мышления составляет внутреннюю форму не только диалектической логики, но и всей философии, которая вступает в схватку с действительностью. Вы­сказывания, определяющие действительность, утверж­дают как истинное то, чего «нет» в (непосредственной) ситуации; таким образом, они противоречат тому, что есть, и отрицают его истину. Утвердительное суждение содержит отрицание, которое исчезает в форме выска­зывания «S есть р». К примеру, «добродетель есть знание», «справедливость есть такое состояние, в ко­тором каждый выполняет то, для чего он более всего подходит»; «совершенная действительность есть пред­мет совершенного знания»; «verum est id, quod est»*;

* Истина есть то, что есть (лат.).

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

«человек свободен»; «Государство есть действитель­ность Разума».

Если эти суждения должны быть истинными, тогда связка «есть» высказывает «должно быть», т.е. желае­мое. Она судит об условиях, в которых добродетель не является знанием, в которых люди делают не то, для чего они предназначены природой, в которых они не свободны, и т.п. Или в форме категорического S-p суждения утверждается, что (S) не есть (S); (S) опре­деляется как отличное от себя. Верификация высказы­вания включает процесс развития как действительности, так и мышления: (S) должно стать тем, что оно есть. Категорическое утверждение, таким образом, превраща­ется в категорический императив', оно констатирует не факт, а необходимость осуществления факта. Например, можно читать следующим образом: человек (на самом деле) не свободен, не наделен неотъемлемыми правами и т.п., но он должен быть таковым, ибо он свободен в глазах Бога, по природе и т.п.¹

Диалектическое мышление понимает критическое на­пряжение между «есть» и «должно быть» прежде всего как онтологическое состояние, относящееся к структуре самого Бытия. Однако распознавание такого состояния

¹ Но почему высказывание не говорит -«должен», если оно означает «должен». Почему отрицание исчезает в утверждении? Не определяется ли форма суждения метафизическими истоками логики? Отделение логики от этики восходит к досократическому и сократическому мыш­лению. Если только то, что истинно (Логос, Идея) действительно есть, тогда действительность, данная в непосредственном опыте, причастна ц_ч 6v, т.е. тому, чего нет. Но, кроме того, это р_ч ov есть, и для непосредственного опыта (который остается единственной реальностью для огромного большинства людей) это единственная действительность, которая есть. Двоякое значение этого «есть» выражало бы тогда двух­мерную структуру единого мира.

П. Одномерное мышление

Бытия — его теория — подразумевает вначале конк­ретную практику. Фактическая данность искажает и отрицает истину, но в ее свете сама кажется ложной и негативной.

Следовательно, ситуация объектов мышления при­водит это последнее к тому, что оно измеряет их истин­ность с помощью терминов иной логики, иного универ­сума дискурса. В свою очередь, эта логика — проект иного способа существования: реализации истины в словах и делах людей. И поскольку этот проект вовле­кает в себя человека как «социальное животное», полис, движение мысли приобретает политическое содержание. Таким образом, сократический дискурс в той мере, в какой он противоречит существующим политическим институтам,— это политический дискурс. Поиск пра­вильного определения «понятия» добродетели, спра­ведливости, благочестия и знания приобретает подрыв- • ной характер, так как понятие нацелено на новый полис.

Мышление не обладает силой осуществить такую перемену, если только оно не переходит в практику; ведь само выделение из материальной практики, с ко­торого началась философия, придает философской мыс­ли ее абстрактный и идеологический характер. В силу этого отделения критическая философская мысль по необходимости трансцендентна и абстрактна. Эта аб­страктность свойственна не только философии, но и всякому подлинному мышлению, ибо только тот дей­ствительно мыслит, кто абстрагируется от данного, кто движется от фактов к их движущим силам, кто не уничтожает факты в своем сознании. Абстракция это и есть сама жизнь мышления, признак его подлинности.

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

Но абстракции могут быть как истинными, так и ложными. Абстрагирование — это историческое собы­тие в историческом континууме. Вызванное истори­ческими причинами, оно сохраняет связь с тем самым базисом, с которого начинается ее движение: с суще­ствующим общественным универсумом. Даже там, где критическая абстракция приходит к отрицанию суще­ствующего универсума дискурса, базис уцелевает в этом отрицании (ниспровержении) и ограничивает возмож­ности новой позиции.

В классических первоисточниках философской мысли трансцендирующие понятия сохраняют связь с господ­ствующим разделением между умственным и физичес­ким трудом — с установившимся обществом порабо­щения. Платоновское «идеальное» государство сохра­няет и реформирует рабство, приводя его в соответствие с вечной истиной. Также и у Аристотеля царь-философ (в котором по-прежнему сочетается теория и практика) указывает путь к воцарению bios theoreticos*', которой едва ли можно приписывать подрывную функцию и содержание. Тех же, кто несет на себе главную тяжесть неистинной действительности, и кто, возможло, больше всех нуждается в ее ниспровержении, философия обз-шла своим вниманием. Она абстрагировалась от них и пошла дальше по этому пути.

В этом смысле «идеализм» пришелся кстати фило­софскому мышлению, так как идея верховенства мыш­ления (сознания) в то же время объявляет о бессилии мышления в эмпирическом мире, который философия

* Теоретической жизни (лат.).

П. Одномерное мышление

трансцендирует и исправляет — в мышлении. Рацио­нальность, во имя которой философия выносила свои суждения, достигла той абстрактной и всеобщей «чис­тоты», которая сделала ее невосприимчивой к миру, где вынужден жить человек. За исключением мате­риалистических «еретиков» философская мысль редко бывала обеспокоена несчастьями человеческого суще­ствования.

Парадоксальным образом именно эта критическая направленность философской мысли ведет к идеали­стическому очищению — критическая направленность на эмпирический мир как целое, а не только на опре­деленные способы мышления или поведения внутри него. Определяя свои понятия в терминах потенциаль­ных возможностей, которые принадлежат существенно иному строю мышления и существования, философская критика обнаруживает, что она блокируется действи­тельностью, от которой она отделяет себя, и продолжает строить царство Разума, очищенное от эмпирической случайности. Два измерения мышления — измерение сущной и очевидной истин — более не взаимодейству­ют друг с другом, а их конкретное диалектическое отношение становится абстрактным эпистемологичес­ким или онтологическим отношением. Суждения, выно­симые по поводу данной действительности, замещаются высказываниями, определяющими общие формы и объ­екты мышления, а также отношения между мышлением и его объектами. А предмет мышления сводится к чистой и универсальной форме субъективности, из ко­торой устранено всякое особенное.

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

Такой формальный предмет, как отношение между 16v и jui*| V)v, изменением и постоянством, потенциальным и актуальным, истиной и ложностью, больше не явля­ется экзистенциальной заботой¹; скорее оно стало пред­метом чистой философии. Это отчетливо видно в рази­тельном контрасте между платоновской диалектической и аристотелевской формальной логикой.

В аристотелевском Органоне силлогистический «тер­мин» (horns) «настолько лишен субстанциального зна­чения, что буква алфавита вполне может быть его эквивалентом». Поэтому он совершенно отличается от «метафизического» термина (также horos), который обозначает результат сущностного определения, ответ на вопрос: «Ti sortv?»²* Капп утверждает, в противо­положность Прантлу (Prantl), что «два разных значения полностью независимы друг от друга и никогда не смешивались самим Аристотелем». В любом случае, в формальной логике мышление организуется соверешен-но иным способом, чем в платоновском диалоге.

В этой формальной логике мышление индифферен­тно по отношению к своим объектам. Относятся ли они к духовному или физическому миру, к обществу

¹ Хочу избежать недоразумения: я вовсе не считаю, что экзистенциаль­
ную заботу представляют или должны представлять собой Frage nach
dem Sein (вопрос о бытии (нем.) — Прим. перев.) и подобные вопросы.
То, что казалось значимым в период рождения философской мысли,
вполне может потерять свое значение в ее завершающий период и вовсе
не из-за неспособности мыслить. История человечества дала определен­
ные ответы на «вопрос о Бытии», причем дала их в совершенно кон­
кретных терминах, доказавших свою действенность. Один их них —
технологический универсум. Дальнейшее обсуждение см. в главе 6.

² Ernst Карр, Greek Foundations of Traditional Logic (New York, Columbia
University Press, 1942), p. 29.

* Что есть? (др.-гр.).

II Одномерное мышление

или к природе, они становятся предметом одних и тех же всеобщих законов организации, исчисления и вы­ведения — но выступают они при этом как условные (fungible) знаки или символы в отвлечении от их осо­бенной «субстанции». Это всеобщее качество (качество количественное™) является предпосылкой закона или порядка — как в логике, так и в обществе — ценой, которую приходится платить за универсальную власть (control).

Фундаментом всеобщности мышления, как она развита дис­курсивной логикой, является действительность господства.¹

Метафизика Аристотеля устанавливает связь между понятием и властью (control): знание «первопричин» — как знание всеобщего — является наиболее действен­ным и определенным знанием, так как понимание при­чин дает в руки ключ к их использованию. В силу всеобщности понятия мышление получает власть над частными случаями. Однако наиболее формализован­ный универсум логики относится все же к наиболее общей структуре мира, данного в опыте: чистая форма остается все-таки формой формализованного ею содер­жания. Сама идея формальной логики является исто­рическим событием в развитии духовных и физических инструментов универсального контроля и исчислимо-сти. Задачей этого предприятия было создание теорети­ческой гармонии из существующего в действительности разлада, очистить мысль от противоречий и определить (гипостазировать — hypostatize) идентифицируемые и

¹ M.Horkheimer und T.W.Adorno, Dialektik der Aufklurung (Amsterdam, 1947), S. 25.

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

родовые сущности в сложном процессе жизни общества и природы.

В свете формальной логики понятие конфликта меж­ду сущностью и видимостью не существенно (expend­able), если вообще не бессмысленно: материальное со­держание здесь нейтрализовано, принцип тождества от­делен от принципа противоречия (противоречия суть ошибки неправильного мышления), а конечные причи­ны устранены из логического порядка. Четко опреде­ляемые в своем объеме и своей функции понятия ста­новятся инструментами предвидения и управления. Та­ким образом, формальная логика — это первый шаг на долгом пути к научному мышлению — только первый шаг, ибо для приспособления форм мышления к тех­нологической рациональности необходим еще более вы­сокий уровень абстракции и математизации.

Методы логической процедуры очень различны в древней и современной логике, но за всеми различиями стоит конструкция всеобще значимого порядка мыш­ления, нейтрального в отношении материального со­держания. Задолго до возникновения технологического человека и технологической природы как объектов ра­ционального контроля и расчета, сознание подпало под власть обобщающего абстрагирования. Термины, под­дающиеся организации в стройную логическую систему, свободную от противоречий или с управляемыми проти­воречиями, были отделены от неподатливых терминов, Было произведено различение между всеобщим, исчи­сляемым, «объективным» и особенным, неисчисляемым, субъективным измерениями мышления; это последнее

П. Одномерное мышление

смогло войти в науку, только пройдя через ряд ре­дукций.

Формальная логика стала предвестием сведения вто­ричных качеств к первичным, причем первые были переданы в ведение физики как измеримые и кон­тролируемые свойства. Таким образом, элементы мыш­ления могут быть научно организованы — так же как человеческие элементы могут быть организованы в со­циальной действительности. Дотехнологическая и тех­нологическая рациональность, онтология и технология связаны теми элементами мышления, которые приспо­сабливают правила мышления к правилам управления и господства. Между дотехнологической и технологи­ческой формами господства существует различие фун­даментального характера — подобным образом рабство отличается от наемного труда, язычество от христиан­ства, город-государство от нации, безжалостное истре­бление населения захваченных городов от нацистских концлагерей. Однако история по-прежнему остается ис­торией господства, а логика мышления — логикой гос­подства.

Формальная логика подразумевает универсальную значимость законов мышления. И в самом деле, без всеобщности мышление было бы частным, необязатель-ным делом, неспособным привести к пониманию мель­чайших моментов существования. Мышление всегда превосходит индивидуальный процесс мышления и от­личается от него; если я начинаю думать об отдельных личностях в определенной ситуации, я беру их в сверх­индивидуал ьиом контексте, к которому они причастны, и, следовательно, мыслю в общих понятиях. Все объекты

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

мышления суть универсалии. Но также верно, что сверх­индивидуальное значение, всеобщность понятия никог­да не является просто формальной; она устанавливается во взаимоотношении между (мыслящими и действу­ющими) субъектами и их миром¹. Логическая абст­ракция — одновременно социологическая абстракция. Формулирование законов мышления в предохранитель­ном соответствии с законами общества можно назвать логическим мимесисом, однако это лишь одна из форм мышления среди многих.

Стерильность аристотелевской формальной логики неоднократно отмечалась. Философская мысль развива­лась бок о бок и даже помимо этой логики. В своих главных достижениях ни идеалистическое или материа­листическое, ни рационалистическое или эмпирическое направления, по-видимому, ничем ей не обязаны. По самой своей структуре формальная логика была не­способной к трансцендированию. Она канонизировала и организовала мысль в неприкосновеинных границах силлогизма — т.е. оставалась «аналитикой»-. Логика про­должала развиваться как специальная дисциплина бок о бок с главным направлением развития философской мысли, не претерпевая никаких существенных изме­нений несмотря на новые понятия и новые содержания, которыми это развитие отмечено.

Действительно, ни схоласты, ни рационализм и эмпи­ризм начала современного периода не имели никакого основания возражать против того способа мышления,

¹ См. T.W. Adorno, Zur Metakritik der Erkenntnistheorie, Stuttgart, 1956, Кар. I, Kritik der logischen Absolutismus.

II Одномерное мышление

основные формы которого были канонизированы в ари­стотелевской логике. По крайней мере, ее направлен­ность соответствовала принципам научной значимости и точности, а все остальное не препятствовало концеп­туальной разработке нового опыта и новых фактов.

Современная математическая и символическая логи­ка, безусловно, весьма отличается от своей классической предшественницы, однако они едины в своей радикаль­ной оппозиции диалектической логике. С точки зрения этой оппозиции и старая, и новая формальная логики суть выражение одного и того же способа мышления, уже очищенного от того «негативного», которое выгля­дело угрожающе в период становления логического и философского мышления — т.е. очищенного опыта от­рицающей, обманчивой, искажающей силы существу­ющей действительности. С устранением этого опыта концептуальное усилие сохранить напряжение между «есть» и «должно быть» и ниспровергнуть существу­ющий универсум дискурса во имя его собственной истины также было полностью устранено из мышления, которому полагалось быть объективным, точным и на­учным. Ибо научное ниспровержение непосредственного опыта, устанавливающее в противоположность истине последнего научную истину, не способно развить поня­тия, несущие в себе протест и отказ. Новая научная истина, противостоящая принятой в данный момент, не содержит в себе суждения, выносящего приговор существующей действительности.

Напротив, диалектическое мышление было и остается ненаучным в той степени, в какой оно является сужде­нием, предписанным диалектическому мышлению при-

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

родой его объекта — его объективностью. Этот объ­ект — действительность в ее подлинной конкретности; диалектическая логика исключает всякую абстракцию, которая забывает о конкретном содержании, оставляя его непознанным. Гегель, открывая в современной ему критической философии «страх перед объектом» (Angst vor dem Objekt), требует от подлинно научного мыш­ления преодоления этого состояния страха и пости­жения «логического и чисто разумного» (das Loghche, das Rein-Vernunftige) в самой конкретности его объек­тов¹. Диалектическая логика не может быть формаль­ной, поскольку она определяется действительным, т.е. конкретным. В свою очередь эта конкретность, нисколь­ко не препятствуя системе общих законов и понятий, требует именно такой системы логики, так как сама подчиняется общим законам, способствующим рацио­нальности действительного. Это рациональность про­тиворечия, противоборства сил, тенденций, элементов, которая определяет движение действительного, а, буду­чи познанной, также и понятия действительного.

Существуя как живое противоречие между сущно­стью и видимостью, объекты мышления обладают той «внутренней негативностью»², которая является специ­фическим качеством их понятия. Диалектическая дефи­ниция определяет вещи как движущиеся от того, чем они не являются, к тому, что они суть. Движение противоречивых элементов, определяющее структуру своего объекта, определяет также структуру диалекти­ческого мышления. Объект диалектической логики —

¹ Wissenschafi der Logic, red. Lasson (Leipzig, Meiner, 1923), Bd. I, S. 32.

2 Ibid., S. 38.

П. Одномерное мышление

это не абстрактная, всеобщая форма объективности, не абстрактная, всеобщая форма мышления — и даже не данные непосредственного опыта. Диалектическая ло­гика преодолевает абстракции формальной логики и трансцендентальной философии, но так же, как и они, отрицает конкретность непосредственного опыта. В той мере, в какой этот опыт совпадает с вещами, какими они кажутся в случайной действительности, он является ограниченным и даже ложным. Истины же своей он достигает тогда, когда освобождается от обманчивой объективности, скрывающей за фактами их движущие силы — то есть, когда он понимает свой мир как исто­рический универсум, в котором существующие факты произведены исторической практикой человека. Эта практика (интеллектуальная и материальная) и есть действительность, данная в опыте; именно эту дей­ствительность постигает диалектическая логика.

Когда историческое содержание входит в диалек­тическое понятие и методологически определяет его развитие и назначение, диалектическое мышление до­стигает той конкретности, которая связывает структуру мышления со структурой действительности. Логическая истина становится исторической истиной, онтологичес­кое напряжение между сущностью и видимостью, между «есть» и «должно быть» — историческим напряжением. Тогда «внутренняя негативность» мира-объекта понима­ется как результат деятельности исторического субъ­екта — человека, борющегося с природой и обществом. Разум становится историческим Разумом. Он проти­востоит существующему порядку людей и вещей в инте­ресах существующих общественных сил, которые вскры-

5. Негативное мышление: побежденная логика протеста

вают иррациональный характер этого порядка, посколь­ку «рациональное» — это форма мышления и действия, приводимая в движение с целью сокращения неведения, деструкции, жестокости и угнетения.

Трансформация онтологической диалектики в исто­рическую сохраняет двухмерность философской мысли как критического, негативного мышления. Но теперь сущность и видимость, «есть» и «должно быть» проти­востоят друг другу в конфликте между действитель­ными силами и возможностями общества. И они проти­востоят друг другу не как Разум и Неразумие, Правое и Неправое — поскольку являясь неотъемлемой частью одного и того же утвердившегося универсума, причас-тны и тому и другому. Раб способен упразднить господ и сотрудничать с ними, но и господа способны улучшить жизнь раба и усовершенствовать его эксплуатацию. Идея Разума относится к движению мысли и действия. Это теоретическая и практическая необходимость.

Если диалектическая логика понимает противоречие как «необходимость», принадлежащую самой «природе мышления» {zur Natur der Denkbestimmungen) ,. то это потому, что противоречие принадлежит самой природе объекта мышления, действительности, в которой Разум по-прежнему связан с Неразумием, а иррациональное с рациональным. И наоборот, вся существующая дей­ствительность оказывает сопротивление логике проти­воречий — она предпочитает способы мышления, под­держивающие установленные формы жизни и формы поведения, которые их воспроизводят и совершенст­вуют. Данная действительность обладает собственной

1 Ibid.

II. Одномерное мышление

логикой и собственной истиной; для их постижения как таковых и их преодоления необходима иная логика, иная противоречащая им истина. Будучи чуждыми опе-рационализму и науки, и здравого смысла, они отно­сятся к иным неоперациональным по самой своей струк­туре способам мышления, и их историческая конкрет­ность восстает против квантификации и математизации, с одной стороны, и против позитивизма и эмпиризма, с другой. Таким образом, эти способы мышления ка­жутся остатком прошлого, как и вся ненаучная и не­эмпирическая философия. Они постепенно отступают перед более эффективной теорией и практикой Разума.

6. От негативного мышления к позитивному:

технологическая рациональность

и логика господства

Несмотря на все исторические изменения, господство человека над человеком в социальной действительности по-прежнему есть то, что связывает дотехнологический и технологический Разум в единый исторический кон­тинуум. Однако общество, нацеленное на технологичес­кую трансформацию природы и уже осуществляющее ее, изменяет основу господства, постепенно замещая личную зависимость (раба от господина, крепостного от владельца поместья, а последнего от дарителя феода и т.д.) зависимостью от «объективного порядка вещей» (экономических законов, рынка и т. п.). Разумеется, «объективный порядок вещей» сам является результа­том господства, но тем не менее нельзя отрицать, что теперь господство порождает более высокий тип раци­ональности — рациональности общества, которое под­держивает свою иерархическую структуру за счет все более эффективной эксплуатации природных и интел­лектуальных ресурсов и все более широкого распреде­ления продуктов этой эксплуатации. Ограниченность этой рациональности и ее зловещая сила проявляется в прогрессирующем порабощении человека аппаратом производства, который увековечивает борьбу за суще­ствование и доводит ее до всеобщей международной

П. Одномерное мышление

борьбы, разрушающей жизнь тех, кто возводит и исполь­зует этот аппарат.

На этом этапе становится ясно, что некий порок присущ самой рациональности системы. Порочен спо­соб организации общественного труда самими его уча­стниками. В этом нельзя больше сомневаться в насто­ящее время, когда, с одной стороны, крупные предпри­ниматели сами готовы пожертвовать благом частного предпринимательства и «свободной» конкуренции ради благ государственных заказов и других форм государ­ственного регулирования, в то время как, с другой стороны, социалистическое строительство по-прежнему происходит посредством прогрессирующего господства. Однако этим нельзя ограничиться. Указание на пороч­ность общественной организации необходимо дополни­тельно пояснить, учитывая специфику ситуации разви­того индустриального общества, в котором, по нашему мнению, создается новая социальная структура путем интеграции социальных сил, нацеленных в прошлом на отрицание и трансцендирование, с установившейся системой.

Эта трансформация негативной оппозиции в пози­тивную указывает проблему: «порочная» организация, принимая по внутригосударственным причинам тотали­тарную форму, ведет к разрушению альтернатив. Без­условно, совершенно естественно и не требует глубокого объяснения то, что по общему мнению осязаемые вы­годы системы стоят того, чтобы их защищать — в осо­бенности, если учесть отталкивающую историческую альтернативу, которую являет собой современный ком­мунизм. Но это естественно только для способа мыш-

6. От негативного мышления к позитивному

ления и поведения, который не желает понимать, что происходит и почему происходит, а, возможно, и не способен к этому, способа мышления и поведения, не­восприимчивого к любой другой рациональности, кроме утвердившейся. В той степени, в какой они соответст­вуют существующей действительности, мышление и по­ведение выражают ложное сознание, отражающее пороч­ный порядок вещей и способствующее его сохранению. Это ложное сознание воплощено в господствующем техническом аппарате, который в свою очередь его вос­производит.

Рациональность и производительность руководят на­шей жизнью и смертью. Мы знаем, что разрушение — это цена прогресса, так же как смерть — цена жизни, что предпосылками удовлетворения и радости являются отречение и тяжелый труд, что бизнес должен продол­жаться во что бы то ни стало и что альтернативы утопичны. Эта идеология принадлежит господствующе­му общественному аппарату; она — необходимое усло­вие продолжения его функционирования и часть его рациональности.

Однако аппарат препятствует достижению собствен­ной цели, если только его цель состоит в том, чтобы создать человеческие условия существования на основе очеловеченной природы. А если это не так, то тем больше недоверия вызывает его рациональность. Хотя нельзя не признать также ее логичность, поскольку с самого начала мы находим негативное в позитивном, бесчеловечное — в самой гуманизации, порабощение — в освобождении. Такова динамика действительности, а не сознания, но такой действительности, где научное

II. Одномерное мышление

сознание сыграло решающую роль в объединении тео­ретического и практического разума.

Самовоспроизводство общества происходило за счет разрастания технического ансамбля вещей и отношений, включая техническое использование людей — другими словами, борьба за существование и эксплуатация чело­века и природы становилась все более научной и ра­циональной. В этом контексте как раз уместно двоякое значение понятия «рационализация». Научное управ­ление и научное разделение труда в огромной степени увеличили производительность экономического, поли­тического и культурного предпринимательства. Резуль­татом явился более высокий уровень жизни. В то же самое время и на той же самой основе это рациональное предпринимательство привело к созданию модели со­знания и поведения, которые оправдывали и прощали даже те черты этого предпринимательства, которые в наибольшей степени способствуют разрушению и угне­тению. Научно-техническая рациональность и манипу­лирование слились в новую форму социального управ­ления. Можно ли удовлетвориться предположением, что этот ненаучный результат является результатом специфического общественного применения науки? Я думаю, что общее направление этого применения при­суще чистой науке даже там, где она не преследует никаких практических целей, и что вполне можно опре­делить точку, в которой теоретический Разум превраща­ется в социальную практику. Попытаюсь кратко напом­нить методологические корни новой рациональности путем сопоставления их с отличительными чертами

6. От негативного мышления к позитивному

дотехнологической модели, рассмотренными в преды­дущей главе.

Квантификация природы, которая привела к ее ис­толкованию в терминах математических структур, отде­лила действительность от всех присущих ей целей и, следовательно, отделила истину от добра, науку от эти­ки. Не имеет теперь значения, как наука определяет объективность природы и взаимосвязи между ее час­тями, ибо она не в состоянии научно постигать ее в терминах «конечных причин». Не важно также, на­сколько конститутивной может быть роль субъекта как пункта наблюдения, измерения и исчисления, если этот субъект не играет никакой научной роли как этический, эстетический или политический агент. Напряжение между Разумом, с одной стороны, и потребностями .и желаниями основного населения (которое чаще бывает объектом и редко субъектом Разума), с другой, сопут­ствовало философской и научной мысли с самого на­чала. «Природа вещей», включая общество, была опре­делена так, чтобы оправдать подавление как совершенно разумное. Истинные же знание и разум требуют гос­подства над чувствами — если не освобождения от них. Уже у Платона союз Логоса и Эроса вел к преобладанию Логоса; у Аристотеля отношение между богом и движи­мым им миром «эротично» только в смысле аналогии. В дальнейшем непрочная онтологическая связь между Логосом и Эросом рвется, и научная рациональность рождается уже как существенно нейтральная. То, к чему может стремиться природа (включая человека), может быть рационально понято наукой только в терминах

II. Одномерное мышление

общих законов движения — физических, химических или биологических.

За пределами этой рациональности человек живет в мире ценностей, а ценности, отделенные от объективной реальности, становятся субъективными. Единственный путь сохранить за ними некую абстрактную и без­вредную значимость — метафизическая санкция (бо­жественный или естественный закон). Но такая санкция неверифицируема, а значит, не имеет отношения к объ­ективной действительности. Ценности могут обладать высоким достоинством (моральным и духовным), но они не действительны и, следовательно, немногого сто­ят в делах реальной жизни -— и тем меньше, чем выше они подняты над действительностью.

Такой же дереализации подвергаются все идеи, ко­торые по самой своей природе не поддаются верифика­ции научными методами. Независимо от того, насколько они могут быть признаны, почитаемы и освящены в их собственной правоте, такого рода идеи страдают пороком необъективности. Но именно недостаток объ­ективности превращает их в движущие силы социаль­ного сплачивания. Гуманистические, религиозные и мо­ральные идеи — не более чем «идеалы», которые не доставляют больших хлопот установившемуся жизнен­ному укладу и которые не теряют своего значения от того, что они находятся в противоречии с поведением, диктуемым ежедневными потребностями бизнеса и по­литики.

Если Добро и Красота, Мир и Справедливость не-выводимы ни из онтологических, ни из научных поло­жений, то их всеобщая значимость и действительность

6. От негативного мышления к позитивному

не могут получить логического обоснования. В терминах научного разума они остаются делом предпочтения, и никакое воскрешение аристотелевской или томистской философии не может спасти ситуации, ибо обоснование ценностей научной рациональностью a priori отвергнуто научным разумом. Ненаучный характер этих идей фа­тально ослабляет их противостояние существующей ре­альности; идеи становятся просто идеалами, а. их кон­кретное критическое содержание испаряется в этичес­кую или метафизическую атмосферу.

Однако, как это ни парадоксально, объективный мир, за которым признаются только количественно опре­делимые качества, в своей объективности становится все более зависимым от субъекта. Этот долгий процесс начинается с алгебраизации геометрии, заменяющей «визуальные» геометрические фигуры чисто мысли­тельными операциями. Свое крайнее выражение это получает в некоторых концепциях современной научной философии, которые все содержание физической науки стремятся разложить на математические или логические отношения. Разлагается, кажется, само понятие объ­ективной субстанции, противопоставляемой субъекту. У ученых и философов самых разных направлений возникают сходные гипотезы, исключающие конкрет­ные виды сущего.

Например, физика «не измеряет объективных свойств внешнего и материального мира — они возникают лишь как результат выполнения соответствующих операций»¹. Объекты продолжают существовать только как «удоб-

1 Herbert Dingier, Nature, vol. 168 (1951), p. 630.

П. Одномерное мышление

ные посредники», как устаревшие «культурные посту­латы»¹. Плотность и непроницаемость вещей испаряет­ся: объективный мир теряет свой «сопротивляющийся» (objectionable) характер, свою противоположность субъ­екту. Испытывая недостаток в интерпретации в тер­минах пифагорейско-платонической метафизики, ма­тематизированная Природа, научная действительность становится, по-видимому, идеациональной действитель­ностью*.

Такие утверждения суть крайности, которые отвер­гаются более консервативными интерпретациями, на­стаивающими на том, что суждения современной фи­зики относятся все же к «физическим вещам»². Однако физические вещи оказываются «физическими события­ми», и тогда суждения относятся к (и только к) свой­ствам и отношениям, характеризующим разнообразные виды физических объектов и процессов³. По утверж­дению Макса Борна:

¹ Куайн рассматривает «миф физических объектов» и говорит, что
«в смысле эпистемологического обоснования физические объекты и
[гомеровские] боги отличаются только степенью, а не качественно» (там
же). Но миф физических объектов эпистемологически важнее «тем, что
он оказался более эффективным, чем другие мифы, как инструмент
внедрения поддающейся контролю структуры в поток опыта». В этой
оценке научной концепции в терминах «эффективный», «инструмент»,
«поддающийся контролю» раскрываются ее манипулятивно-технологи-
ческие элементы... W.V.O.Quine, From a Logical Point of View, Cambridge,
Harvard Univ.Press (1953), p. 44.

² H. Reichenbach, in Philipp G. Frank (ed.) The Validation of Scientific
Theories (Boston, Beacon Press, 1954), p. 85 f. (quoted by Adolf Grunbaum.).

³ Adolf Grunbaum, ibid., S. 87w.

* Т.е. теоретической конструкцией, которая служит целям научного познания и (как показывает дальше автор) целям практического заво­евания природы и которую нельзя назвать реальной вещью, вещью самой по себе. Термин Э.Гуссерля.

6. От негативного мышления к позитивному

...теория относительности ...никогда не отказывалась от попы­ток приписывать [какие-либо] свойства материи... [Но] часто измеримое количество является не свойством объекта, а свой­ством его отношения к другим объектам ...Большая часть изме­рений в физике имеет дело не с самими нас интересующими объектами непосредственно, а с некоторого рода их проекцией, где это слово понимается в самом широком смысле.¹

Так же и у Гейзенберга:

То, что мы устанавливаем математически, лишь в малой степени является «объективным фактом», большей частью — это обзор возможностей.²

Теперь «события», «отношения», «проекции», «воз­можности» могут иметь объективное значение только для субъекта — и не только с точки зрения наблюда­емости и измеримости, но и с точки зрения самой структуры события или отношения. Иными словами, вовлеченный в них субъект играет конституирующую роль — как возможный субъект, для которого некото­рые данные должны или могут быть мыслимы как событие или отношение. Если это так, то по-прежнему сохраняет свою силу утверждение Райхенбаха о том, что высказывания в физике могут быть сформулирова­ны безотносительно к действительному наблюдателю, а «возмущение посредством наблюдения» вызывается не наблюдателем, а инструментом как «физическим объектом»³.

Разумеется, мы можем принять то, что выведенные математической физикой уравнения выражают (фор-

¹ Ibid., S. 88w. (курсив мой).

² «Ober den Begriff „Abgeschlossene Theorie"»//Dialectica, Bd.II, 1,
1948, S. 333.

³ Philipp G. Frank, he. cit, p. 85.

II. Одномерное мышление

мулируют) действительное расположение атомов, т. е. объективную структуру материи. Безотносительно к ка­кому бы то ни было наблюдению и измерению «вне» субъекта А может «включать» В, «предшествовать» В, «иметь результатом» В; В может располагаться «между» С, может быть «больше, чем» С, и т.п.— для этих отношений по-прежнему оставалось бы верным то, что они предполагают местонахождение, различение и тож­дество в различии А, В, С. Таким образом, 'за ними предполагается возможность (capasity) быть тождест­венными в различии, быть соотнесенными с чем-либо специфическим способом, быть сопротивляющимися другим отношениям и т.п. Только эта возможность была бы присуща самой материи, и тогда сама материя объективно обладала бы структурой сознания — оче­видно, что эта интерпретация содержит сильный эле­мент идеализма:

...неодушевленные предметы так, как они существуют, непос­редственно соответствуют (are integrating) уравнениям, о кото­рых они не имеют представления. В субъективном смысле при­роде не присуще сознание (is not of the mind) — она не мыслит математическими понятиями. Но в объективном смысле природа связана с сознанием — и ее можно мыслить с помощью мате­матических понятий.¹

Менее идеалистическая интерпретация предложена Карлом Поппером², который полагает, что в своем исто­рическом развитии физическая наука вскрывает и опре-

¹ C.F. von Weizsacker, The History of Nature (Chicago: University of
Chicago Press, 1949), p. 20.

² В кн.: British Philosophy in the Mid-Century (N.Y.: Macmillan, 1957),
ed. by C.A. Mace, p. 155 ff. Также: Maroi Bunge, Metascientific Queries
(Springfield, 111.: Charles C.Thomas,1959), p. 108 ff.

6. От негативного мышления к позитивному

деляет различные слои одной и той же объективной реальности. В этом процессе исторически исчерпанные (surpassed) понятия отбрасываются, и их направлен­ность усваивается приходящими им на смену. Такая интерпретация, как нам кажется, имеет в виду прогресс в направлении подлинной сердцевины действительно­сти, т.е. к абсолютной истине. "В противном случае действительность может оказаться лишенной сердце­вины, а, следовательно, опасности подвергается само понятие научной истины.

Я не утверждаю, что философия современной физики отрицает или хотя бы подвергает сомнению реальность внешнего мира, скорее, тем или иным способом, она временно откладывает суждение о том, какова эта дей­ствительность сама по себе, или считает сам вопрос лишенным значения и неразрешимым. Претворенное в методологический принцип, это откладывание имеет двоякие следствия: (а) оно усиливает сдвиг теорети­ческого акцента с метафизического «Что есть..?»- (т! eoriv) в сторону функционального «Каким образом..?» и (Ь) устанавливает практическую (хотя ни в коем случае не абсолютную) достоверность, которая в своих операциях с материей ничем не обязана какой-либо субстанции вне операционального контекста. Иными словами, теоретически для трансформации человека и природы не существует других объективных пределов, кроме заданных самой грубой фактичностью материи, ее по-прежнему несломленным сопротивлением знанию и управлению. В той степени, в какой эта концепция становится применимой и эффективной в реальности,

II. Одномерное мышление

последняя превращается в (гипотетическую) систему средств; метафизическое «бытие-как-таковое» уступает место «бытию-инструменту». Более того, эта концепция, которая доказала свою эффективность, действует как некое a priori: она предопределяет опыт, проектирует направление преобразования природы — она органи­зует целое.

Мы только что увидели, что современная философия науки как бы ведет борьбу с элементом идеализма и в своих крайних формулировках приближается пугаю­ще близко к идеалистическому пониманию природы. Однако новый способ мышления вновь возвращает иде­ализму его позиции. Гегель кратко изложил идеали­стическую онтологию следующим образом: если Разум представляет собой общий знаменатель субъекта и объ­екта, то только как синтез противоположностей. Имен­но посредством этой идеи, пропитанной конкретностью, онтология сумела уразуметь напряжение между субъ­ектом и объектом. Действительность Разума представ­ляла собой своего рода проигрывание этого напряжения в природе, истории, философии. Таким образом, даже самые крайние монистические системы сохраняли идею субстанции, которая развертывает себя в субъекте и объекте — идею антагонистической действительности. Современная философия науки, в которой научный дух значительно ослабил этот антагонизм, вполне может начинать с понятия двух субстанций, res cogitans и res eoctensa — но, поскольку раздвинутая материя поддает­ся познанию в математических уравнениях, которые, будучи перенесенными в технологию, «преобразуют»

6. От негативного мышления к позитивному

эту материю, res extensa теряет свой характер неза­висимой субстанции.

Старое деление мира на объективные процессы в пространстве и времени и на сознание, которое эти процессы отражает — другими словами, картезианское различение между res cogitans и res extensa — больше не является подходящим исходным пунктом для нашего понимания современной науки.¹

Картезианское деление мира также было подвергнуто сомнению, которое исходило из его собственных осно­ваний. Гуссерль указывал, что картезианское Эго было,. в конце концов, не действительно независимой суб­станцией, а скорее «остатком» или пределом кванта-фикации; по-видимому, в картезианской концепции а priori доминировала галилеевская идея мира как «все­общей и абсолютно чистой» res extensa . В таком случае картезианский дуализм был бы обманчивым, а декар­товская мыслящая эго-субстанция — сродни res extensa, что предвосхищало бы научный субъект количествен­ного наблюдения и измерения. Декартовский дуализм уже готовил бы свое отрицание; он бы скорее расчищал, чем преграждал путь к установлению од