ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

с помощью чего руководимые на телесном и плотском уров­не восстают против руководителей, завлекают их в западню и, в некотором смысле, сами приобретают власть над ними. Нужно искоренить этот механизм, в силу которого руководс­тво оборачивается против себя самого и само попадается на крючок. А для этого следует провести радикальный разрез, который сделает конвульсию самостоятельным, обособлен­ным феноменом, глубоко отличным по своей природе от того, что может иметь место внутри механизма руководства совестью. И конечно, еще настоятельнее эта потребность становится оттого, что конвульсии все более прямо соотно­сятся с религиозным или политическим сопротивлением. Стоит им обнаружиться не просто в урсулинском монастыре, а, скажем, у конвульсивных кладбища Сен-Медар (то есть в относительно низких слоях населения) или у протестантов Севенна, как медицинская кодировка станет абсолютным императивом. Поэтому между Луденом (1632 г.) и конвуль­сивными кладбища Сен-Медар или Севенна (начало XVIII века), между двумя этими сериями явлений, пролегает це­лая история — история конвульсии как орудия и предмета поединка религии с самой собой, а также состязания рели­гии и медицины. Соответственно, мы имеем дело с двумя сериями феноменов.

Во-первых, начиная с XVIII века конвульсия становит­ся привилегированным медицинским объектом. В самом деле, с этого времени конвульсия (или весь комплекс яв­лений, родственных конвульсии) образует всю ту область, которая станет столь плодотворной, столь важной для медицины, — область нервных болезней, всякого рода при­падков и приступов. То, что христианское пастырство оп­ределило как плоть, в XVIII веке постепенно становится медицинским объектом. Именно отсюда, от освоения этой плоти, которую, по сути дела, Церковь сама преподнесла ей, столкнувшись с феноменом конвульсии, медицина вступа­ет, впервые в своей истории вступает, на территорию сек­суальности. Иначе говоря, область болезней сексуального характера, сексуального происхождения или сексуального