Мглистым вечером, когда зима объявляет комендантский час уже с четырех, я позвонил в дверь квартиры на верхнем этаже дома на улице Мучеников. Марио обитал на ста пятидесяти квадратных метрах под крышей дома эпохи барона Османа[13] и наслаждался умопомрачительным видом на столицу. Все у него дышало благополучием и хорошим вкусом, в витых, как свечи, вазах благоухали букеты редких цветов. Марио пережил серьезные финансовые неприятности в связи с падением акций интернет-компаний, но потом воспрянул, запустив в Италии, в Аосте, производство мыла с мускусным запахом, обладающего восстанавливающими свойствами. Его компаньон Пракаш посещал Французскую цветочную школу и через год собирался открыть в Лахоре заведение того же рода. В кабинете, ванной и туалете круглосуточно горели три экрана, показывавшие, один на французском, два на английском языке, биржевые котировки. Угощение, индо-пакистанские кушанья, было изысканным: лепешки, огромные, как слоновьи уши, напомнили горчичники, которые мать ставила мне в детстве от ангины. Пракаш превзошел в кулинарных талантах самого себя, он носил белую одежду с изяществом принца. Я наслаждался сердечной атмосферой встречи, жалея лишь об отсутствии Фанни, находившейся за границей, и чуть было не забыл, что заделался мелким грузчиком на ниве любви, телеграфистом промежности. Мы встретились узким кругом, без жен. Мои товарищи не изменились, и я отдавал должное невероятной мужской способности сопротивляться времени, умению мальчишек оставаться юными. Как здорово было обнаружить, что все их причуды, их грандиозные стремления живы, невзирая на возраст! Жеральд писал теперь песни для альтернативной французской сцены и надеялся, что одну-две из них возьмет Ману Чао.[14] Я представлял его хворым, раздавленным неудачами, но был вынужден с завистью разглядывать полного энергии, уверенного в себе человека, зарабатывавшего на жизнь игрой на пианино в крупном отеле на правом берегу, а остальное время посвящавшего своей музыке. Все без устали расхваливали Фанни, восхищенно перечисляя ее инициативы. Она изобрела для большой сети супермаркетов говорящие товары первой необходимости, каждому покупателю задававшие вопрос «Я тебе действительно нужен? Подумай хорошенько!» По ее утверждению, это вносило нравственный момент в феномен потребительства и позволяло бороться с навязчивым желанием людей покупать. Недавно она предложила сверхбогатому афроамериканцу Б. Джей Джону-третьему оборудовать рядом с островом Мюстик, цитаделью белых богатеев на архипелаге Гренадины, где служит исключительно чернокожий персонал, новый остров, только для черных миллионеров, которым прислуживали бы одни белые слуги. Бизнесмены, специализирующиеся на производстве электроники, занялись поисками скалы, где восторжествовала бы историческая справедливость.
Разнообразие и успешность ее занятий только оттеняли скудость моих. Друзьям хватило такта не заговаривать ни о моем разрушенном браке, ни о сверхурочных трудах. Они говорили со мной так, словно мы расстались только вчера. Не передать, как меня согрело это теплое дружелюбие: я заслужил участь отверженного и мог считать счастьем, что они не отвернулись от меня. Постепенно мне в голову вползла безумная мысль: что, если все бросить? Момент был самый удачный, я пытался улучить минуту, чтобы сообщить о своем желании пройти курс дезинтоксикации. Эта перспектива так взволновала меня, что я перестал замечать происходящее вокруг, предавшись своим мыслям. Марио предложил перейти всем в восточный салон – соседнюю комнату с гаремными светильниками, дамасскими коврами, мягкими пуфами в позолоте. Здесь сильно пахло ладаном с примесью спиртного. Жан-Марк, до этого больше помалкивавший, излишне прочувственно стиснул меня в объятиях – так поступают мафиози, хлопающие друг дружку по спине, прежде чем нашпиговать свинцом Я от души ответил ему тем же, растроганный его порывом У меня не было возражений против таких приступов нежности – все-таки мы праздновали встречу после долгого перерыва Было уже поздно, но время для меня остановилось – так хорошо мне было! Я последним вошел и уселся в этой комнате, едва освещенной зеленовато-опаловым абажуром. В моей голове складывалась речь, которую мне необходимо было произнести, оттачивались формулировки, шла борьба со страхом Вдруг вспыхнул резкий, как лампа на столе у комиссара полиции, прожектор, его луч ударил в угол, до этого тонувший в темноте, и мы об-нарркили Жюльена, сидевшего в кожаном кресле на небольшом подиуме. От неожиданности я не сдержал крик и кинулся к нему с распростертыми объятиями, радуясь такому замечательному сюрпризу. Он состроил гримасу, от которой у него приподнялась правая щека и опустилась левая, совсем как на кубистической картине. Я схватил его за плечи и расцеловал в обе щеки. Он отпрянул, как змея, на которую плеснули кипящей смолой.
