После развода я лишился тысяч привилегий комфортного существования, ставших для меня необходимыми. С возрастом я привык жить в довольстве и теперь страдал от недостатка удобств. Я давно разменял четвертый десяток и ни разу за всю жизнь ни в чем не испытывал недостатка У меня было не только необходимое, но и роскошное: я вкусно ел, с наслаждением пользовался старинной мебелью, жил в больших домах с инкрустированным паркетом, с изящными садами, учтивыми слугами, путешествовал первым классом и все такое прочее. Мне самому ничего не принадлежало, я жил не по средствам, настоящим паразитом, которому повезло попасть в тепличные условия. Я не ценил щедрости своих родственников, а ведь они помогали нам сводить концы с концами, приглашали нас отдохнуть в Страну Басков, в Бретань, в Марокко, на Карибы. Даже самый непреклонный аскет пригрелся бы в таких уютных условиях. И вот теперь я оказался низвергнут в нужду, встал перед необходимостью строгой экономии. Моя зарплата не уменьшилась, зато возросли расходы. Я выплачивал немалые алименты Сюзан, поэтому мне самому с трудом хватало на житье. Я прозябал в страхе перед нищетой, меня угнетала дешевая одежда, вонючие закусочные, харчевни, пропахшие прогорклым жиром. Мои надежды рушились. Мне представлялось убогое будущее, немощь и болезни. Я оказался пленником квартирки на улице с названием Край Света, прежнего оазиса свободы, а ныне приходящей в упадок тюрьмы. Даже балдахин кровати обрушился, причем в тот самый момент, когда я оприходовал одну дылду – то-то она хихикала! Пол вздыбливался сломанными паркетинами, краны шипели и подтекали, плохо пригнанные оконные рамы пропускали холодный воздух, от которого у меня мерзли ноги. Я жил в нарастающем кавардаке, все меньше отличавшемся от прежнего убогого обиталища Доры. Шкафы были битком набиты остатками былой роскоши: льняные и шерстяные костюмы лоснились, воротники рубашек истерлись, на локтях свитеров зияли дыры, у ботинок отставали подметки.
Я с сожалением вспоминал счастливые деньки с Сюзан: стол, радовавший глаз разнообразием блюд, красивую провансальскую посуду, изысканный вкус жены по части убранства жилища, ее аппетитную стряпню, наше намерение купить пятикомнатную квартиру в лучшем районе, радостные крики детей. В ушах у меня стоял стук карандашей в их ранцах, шум их игр, их благозвучные вопли, особенно смех Забо, моей младшенькой, этот непрекращавшийся стрекот, так меня очаровывавший. У меня не было даже права их посещать: я послушно от него отказался. Но хуже всего было то, что рядом не было Доры: как тут делать хорошую мину, изображать даже подобие интереса к другим?
Мне казалось, что я вижу ее повсюду, каждый женский силуэт чем-нибудь напоминал мне о ней, чтобы через мгновение похитить ее у меня. Это был постоянный ореол, подчеркивавший ее отсутствие. Ее призрак то и дело появлялся, гримасничал. Он всегда присутствовал среди тел, лежавших на моей кровати, нанося урон моей «работе». Если какая-нибудь из моих ангелов пользовалась теми же духами, что и она, я возмущался совпадением и был готов отхлестать самозванку по щекам. Я чувствовал себя бесконечно маленьким, нося через плечо свою любовную печаль. Существование было ныне явлено мне в своем истинном обличье. Дора не покидала моих мыслей: между нею и мной произошло что-то восхитительное, чего я никогда раньше не знал. Я почти благословлял ее за то, что она меня бросила, предательство возвысило ее. Женщина, способная на такое злодейство, заслужила мое искреннее уважение. У меня оставалось от нее всего ничего – фотография для удостоверения, сделанная в переходе метро. Я находил утешение среди всего уродства жизни, глядя на этот корявый отпечаток с размытыми цветами, который я водружал, как икону, над окружающим убожеством.
